Катя Климова появилась в четвёртом «А» с начала учебного года, переехав с родителями из другого района Волгограда. Глазастую новенькую посадили за первую парту, и сердце Вити Пахомова, сидевшего за ней — на второй — впервые в жизни пронзила стрела амура. Когда Катя поворачивалась вполоборота, он любовался её безупречным профилем, ну а если очень везло и девочка обращалась к нему, чтобы сверить задание, Витя, растерянно хлопая большими ресницами, пододвигал поближе к краю парты свою тетрадь в надежде слегка коснуться её руки. В какой-то момент их взгляды встречались и мальчик, затаив дыхание, долго не мог вырваться из плена больших зелёных глаз. Смущаясь, Катя поправляла краешек своего пионерского галстука и задумчиво отворачивалась. Витя был уже далеко от урока: части речи, падежи, знаки препинания… Всё, о чём так упоительно рассказывала учительница, растворялось в радостных и волнительных мыслях о девочке с первой парты.
Однажды у входа в столовую, где на большой перемене было не протолкнуться, толпа прижала их друг к другу так плотно, что он рукой ощутил низ её живота. Волна странных, но в то же время непередаваемо захватывающих ощущений, доселе неведомых мальчику, пронеслась по всему телу. Катя, видимо тоже что-то почувствовав, обильно покраснела и, протиснувшись вперёд, убежала прочь. Каждый день он тайком провожал её из школы до дома, не слишком приближаясь, привычно проходя мимо плаката «Решения XXIV съезда КПСС выполним!»

Перед новогодними каникулами отец Виктора сообщил, что ему предложили новую работу в Ленинграде, и семья начала подготовку к переезду. Витя ещё не понимал, как такое вообще возможно — никогда больше не увидеть её, но воспринимал грядущие перемены как неизбежность. Ему вдруг вспомнился фильм, в котором главный герой, прощаясь со своей возлюбленной, подарил ей на память жемчужное ожерелье.
В маминой шкатулке хранилась семейная реликвия — брошь в виде ромашки, серебряные лепестки которой украшала изящная витиеватая гравировка; корзинка цветка была выполнена из сердолика. Несмотря на то, что ромашка не представляла большой материальной ценности, мама очень дорожила этим украшением. Когда-то давно эту брошь в единственном экземпляре собственноручно изготовил Витин дедушка — тогда начинающий ювелир. Он сделал эту вещицу, ухаживая за горячо любимой юной красавицей, и преподнес ей в подарок на день ангела, оживив холодный серебряный цветок с камнем дыханием своего чувства. Девушка ответила взаимностью. Так ромашка с сердоликом оказалась в шкатулке Витиной мамы. Время от времени мама доставала брошь, начищала потускневшие серебряные лепестки содовым раствором и долго ещё любовалась цветком, медленно покачивая его на своей ладони. И правда, беря в руки украшение, мальчик чувствовал, что оно излучает какое-то особенное, ни с чем не сравнимое тепло. Хотя, может быть, ему так казалось, поскольку мама часто рассказывала о волшебных свойствах бесценной ромашки.
За день до отъезда Витя совершил дерзкий поступок. Он тайком вытащил из шкатулки серебряную брошь и отнёс её в школу.
— Вот, — торжественно произнёс Пахомов, осторожно протягивая ромашку Кате, — это тебе!
— Хм, — недоумённо скривила девочка свои пухлые губки. — Мне? Зачем?
— На память. Может быть, мы никогда не увидимся.
Катя повертела в руках необычный цветок и небрежно закинула его в свой портфель.
— Спасибо, — звонко произнесла она и чмокнула мальчика в пылающую от волнения щёку.

Распаковывая на новой квартире вещи, мама снова и снова перебирала коробочки со своими принадлежностями.
— Да куда же она могла деться? — сокрушённо твердила она, тщетно пытаясь отыскать свою любимую брошь.
Тогда Витя не нашёл в себе смелости признаться во всём маме. Он сделал это много позже, но, как ни странно, вместо брани, услышал в ответ лишь горечь сожаления:
— Эх, Витя, Витя, какой же ты у меня ещё глупенький, — тяжело вздохнула мама, и в уголках её глаз блеснули слезинки.

Виктор окончил ленинградскую школу с золотой медалью, затем мехмат ЛГУ, а потом и аспирантуру. Защита кандидатской пришлась на самый пик перестройки. Очень скоро возвышенный пафос гласности разбился о сермяжную правду бытия, и огромная, монументальная страна, подобно гигантскому авиалайнеру, рухнула в неуправляемый штопор. Не стало работы; как-то неожиданно быстро закончились деньги. Молодая жена ушла через год после свадьбы. Пришлось осваивать новые специальности: торговать на рынке копчёной колбасой, сторожить недострой, красить ограды на кладбище. Но по ночам он выводил формулы, писал научные статьи и отправлял их в академические издания по всему миру, почти не надеясь на чудо. Ну, разве что самую малость. И чудо случилось, вопреки уже прижившемуся невезению. В последнем месяце двадцатого века Виктор получил письмо из швейцарского ЦЕРНа, а вслед за ним и приглашение на работу. Его жизнь изменилась кардинально, причём настолько, что через некоторое время лишения девяностых стали потихоньку стираться из памяти. Пожилые родители не решились поменять серый, дождливый, ставший уже родным Питер на благополучную, но чужую Женеву, поэтому каждый год Пахомов исправно навещал стариков, скрашивая их унылое существование.

В прошлом году Виктор прилетел в Петербург осенью. Когда он проходил по Невскому мимо Екатерининского сада во время прогулки, его внимание привлекла уличная художница — молодая симпатичная девушка. Она же, в свою очередь, почувствовав на себе заинтересованный взгляд, выстрелила в прохожего своими жгучими глазами, когда тот поравнялся с её мольбертом.
— А хотите, я вас нарисую? — кокетливо спросила она у Пахомова.
— Что ж, попробуйте, — улыбнулся в ответ Виктор и присел напротив портретистки на складной стульчик.
Девушка шуршала карандашом с серьёзным видом, а он внимательно разглядывал её чуть раскосые глаза.
«Как же они притягательны — эти её глаза», — размышлял мужчина, продолжая любоваться миловидным личиком.
— Вы меня смущаете, — тихо призналась художница, и Виктор мгновенно перевёл взгляд на старенький, подклеенный скотчем мольберт.
— Меня Аля зовут, — неожиданно представилась девушка.
— Виктор Сергеевич. Можно просто Виктор.
Портрет удался. Пахомов щедро вознаградил труды Алины и после короткой паузы пригласил новую знакомую в ресторан. Девушка моментально согласилась и за ужином в «Террасе» без умолку щебетала о картинах и художниках-авангардистах, из-за чего Виктор так и не узнал подробностей жизни молодой творческой особы. После ужина он, как истый джентльмен, проводил Алину домой; потом, на удивление самому себе, легко согласился зайти в её крошечную комнатку в бесконечной коммуналке на чашечку чая и…
Так и не притронувшись к крепко заваренному напитку, Аля ловко сбросила с себя свитер и прижалась к нему своей девичьей грудью, а он, закрыв глаза, обнял её, ощутив ладонями бархат нежной кожи.
— Ну, поцелуй же, — шепнула она и, падая на старенькую тахту, увлекла его за собой.
В жизни Виктора не было такой буйной, умопомрачительной близости. Во всяком случае, он не мог вспомнить ничего подобного. Когда всё произошло, Пахомов, тяжело дыша, сидел, облокотившись на стену; его глаза излучали блаженство. И пусть эта дикая страсть была уже немного не по возрасту; пускай чуть-чуть ныло сердце и слегка кружилась голова! Он был уверен, что это головокружение от счастья, а не от банального скачка артериального давления. В этот момент Виктор ощущал себя значительно моложе своих пятидесяти пяти.
Проснувшись утром, он не обнаружил рядом своей нимфы, лишь записка на клочке бумаги содержала просьбу оставить ключ под ковриком.
Только на третий день Пахомов вновь встретил Алю возле Катькиного садика. Встретил и обомлел. На её ярко-оранжевом свитере под левым плечом красовалась она!.. Серебряная ромашка с сердоликом!
— Откуда это? — взволнованно спросил он.
— Нормально! — игриво возмутилась девушка. — Ни тебе здрасьте, ни как дела! Откуда? От ляблюда! Мама подарила.
— А мама — Катя Климова?
Алина удивлённо выпучила глаза; в этом взгляде не было уже ничего из того, что ещё совсем недавно так глубоко его тронуло. Она громко завопила:
— Откуда ты знаешь?! Ты что, мент?!
— Нет, — тихо ответил Виктор и, глубоко вздохнув, задал последний вопрос: — она там же живёт — на Кузнецова?
— На Кузнецова, где же ещё? — с прежней подозрительностью пробубнила девушка и уже вдогонку уходящему вдаль чудаку крикнула: — Эй, ты куда? Странный какой-то…
«Конечно, — эмоционально размышлял Пахомов, — как же я сразу не догадался?! Ведь это же Катя смотрела тогда на меня из-за мольберта глазами Алины сквозь без малого полувековую толщу времени!»

Той же ночью Виктор сидел в самолёте Санкт-Петербург — Волгоград, а уже ранним утром такси подвозило его к старой школе. Ноги шли сами по тому давнему, но не забытому маршруту.
«Всё как и прежде, — радостно подбадривал себя Пахомов. — Всё! Дома, деревья…»
Только на месте агитационного плаката возвышался билборд с рекламой известной торговой сети. В её окне уже горел свет. Виктор вбежал в подъезд вместе с кем-то из жильцов, на секунду замер у двери и, поборов волнение, нажал на звонок. Дверь открыла полная неопрятная женщина с растрёпанными ото сна волосами в застиранном халате и, зевая, спросила:
— Вам кого?
— Мне Катю Климову. Я…
— Ну я это, — недовольно фыркнула бабенция. — Чего надо-то?
— Я Витя Пахомов, — начал сбивчиво незваный гость, — мы…
— Какой ещё Пахомов? — скривила физиономию женщина.
— Кать, кого там черти принесли? — раздался противный мужской голос из глубины квартиры, и в прихожую выполз лысый пузатый мужик в растянутой майке и семейных трусах.
— Простите, — едва слышно произнёс Виктор и направился к выходу.
«Идиот, — корил он себя. — Так тебе и надо, дон жуан хренов! Судьба сделала тебе подарок — встречу с Алиной. И ни к чему было ворошить прошлое, лететь в семидесятые, надеясь найти здесь юную Катю».

Из Пулково Виктор поехал не домой, а прямо к Але. Словно на крыльях он взлетел на её этаж и толкнул незапертую дверь коммуналки.
— Чего ты пришёл? — грубо спросила девушка, прикрывая свои прелести полупрозрачным халатиком, а собой — вход в комнату. — Мы же не договаривались! — и уже шёпотом добавила: — Я не одна, понимаешь?
Пахомов медленно спустился по лестнице и вышел на улицу, заглянул в витрину магазина и увидел в ней своё отражение — пожилого, сутулого человека. Именно таким — лет на десять старше своего возраста — он себя сейчас и ощущал.
«Сказка не сложилась, — с грустью подумал Виктор. — Да и зачем ты ей? Что ты ей можешь дать? Своё уже далеко не такое упругое тело? Ты же через неделю помрёшь на ней от сердечного приступа, потому что ей нужен ежедневный, испепеляющий секс! Разве что деньги…»
Вдруг он остановился, повернулся и быстро зашагал обратно.
— Ну что ещё?! — раздражённо рявкнула Алина, вновь открывая дверь.
— Аля, продай мне твою ромашку. Ну, брошку эту.
— Зачем она тебе? Вот чудило-то! Да не стоит она почти ничего. Я узнавала. А за копейки отдавать — сам понимаешь…
Виктор достал из портмоне купюру достоинством в пятьсот евро и протянул девушке.
— Ни фига себе! Точно шизанутый, — отвесила она «комплимент» своему странному знакомому и резким движением выхватила деньги.
Пахомов возвращался домой умиротворённый, представляя, как обрадуется мама возвращению «блудной» ромашки. Зайдя в комнату, он положил брошь на стол и тихо сказал:
— Нашлась.
В глазах матери снова блеснули слёзы, только на этот раз — слёзы радости.
— Ну вот, теперь все в сборе, — устало подытожил Виктор. — Может, чайку по этому поводу?

 

Андрей Уваров 2013